Интервью "Коммерсантъ": Много лет наблюдается тренд на общее снижение объемов геологоразведочных работ
Врио главы Роснедр Евгений Петров о запасах, лицензиях и конфликтах
С лета развивается интрига вокруг утверждения главы Роснедр. Тогда врио главы агентства был назначен Евгений Петров, но постоянная кандидатура руководителя не утверждена. За это время предлагались различные варианты реформ управления геологической отраслью. В интервью “Ъ” врио главы Роснедр Евгений Петров рассказал, желает ли он избавиться от приставки «врио», о подходах к управлению отраслью и о том, сможет ли «Росгеология» быть конкурентной на открытом рынке.
Фото: Александр Миридонов, Коммерсантъ
— Советский задел на открытие крупных традиционных месторождений исчерпан. Какие видите перспективы новых открытий?
— Действительно, задел месторождений, открытых в советский период, заканчивается, но хотелось отметить, что значительная часть месторождений, которые в 70–80-е годы не вводились в эксплуатацию, на тот момент считались нерентабельными. В сегодняшней терминологии их запасы можно было назвать трудноизвлекаемыми. В 1990–2000-е годы с развитием технологий они были введены в эксплуатацию. Но и сегодня остаются месторождения, открытые в советский период, которые до сих пор нерентабельно вводить в разработку. Относительно крупных открытий — потенциал у нашей страны огромен. Прежде всего скажу, что только за последнее время был сделан ряд крупных открытий как на шельфе, так и на суше, но в прессе этому не было уделено значительного внимания. По нефти это месторождения в Охотском море — Тритон и Нептун, в Карском море — Победа, в Красноярском крае — Западно-Иркинское. В Карском море были открыты и газовые месторождения: Маршала Жукова, Маршала Рокоссовского, 75 лет Победы. Также есть большие перспективы и в старых добывающих провинциях — это бурение на глубокие горизонты. С развитием технологий их разработка стала рентабельной и открывает возможности такого масштаба, что их уже называют «второй Западной Сибирью». То же касается изучения флангов уже разрабатываемых месторождений: пока не все компании уделяют флангам должное внимание, но мы уже активно занимаемся этим вопросом, и это определенно позволит нарастить добычу в традиционных добывающих регионах с очень развитой инфраструктурой. Мы также недавно обсуждали с «Газпром нефтью» совместную программу по изучению палеозойского комплекса, выработке критериев и методов, по которым эти перспективные объекты палеозойского интервала Западной Сибири можно выделять. И этот список перспективных направлений как по углеводородному сырью (УВС), так и твердых полезных ископаемых (ТПИ), которые дадут новые открытия, можно продолжать долго. Важно, конечно, отметить Арктику — это уже тот задел, который мы оставим будущим поколениям. Мы активно ведем работу над увеличением российского сектора арктического шельфа. Я много лет занимался этой работой в ООН и могу однозначно сказать, что это даст нашей стране огромные ресурсы.
— Как используются средства, выделенные в рамках подпрограммы «Воспроизводство минерально-сырьевой базы» (ВМСБ)?
— Если ответить коротко, то все бюджетные средства в рамках ВМСБ используются рационально и крайне эффективно. Но, к сожалению, не так все просто. Уже много лет наблюдается тренд на общее снижение объемов геологоразведочных работ (ГРР), особенно на ранних региональных этапах, за которые отвечает государство в нашем лице.
С момента утверждения программы ВМСБ прошло достаточно много времени, и себестоимость работ при том же уровне финансирования определенно растет.
В той же Якутии стоимость вертолетного обслуживания ежегодно растет на 20–30%, и это, конечно, существенно сказывается на стоимости наших геологоразведочных проектов. Как результат, в итоге сокращаются объемы ГРР. Очевидный вопрос: что делать? Одно из решений, которое мы нашли,— это снижение себестоимости работ, повышение их эффективности и возможность масштабирования решений. Это требует от нас прежде всего более современных технологий — более мобильных, энергоэффективных, масштабируемых. Например, мы сейчас переходим к использованию дронов для геофизических работ, потому что это значительно дешевле при масштабировании. Активно внедряем «зеленую сейсморазведку» с невзрывными источниками — это выгоднее, чем таскать те же большие тяжелые виброисточники, и, кроме того, наносит минимальный вред окружающей среде. Но, к сожалению, некоторые технологии, как, например, глубинная сейсморазведка, глубокое бурение, требуют сложных решений, которые дешевыми никогда не будут, и здесь мы стараемся изыскивать финансирование. Нам удалось переломить тренд на снижение расходов на геологоразведку. Так, в августе прошла защита нашей части фронтальной стратегии социально-экономического развития, проект был одобрен. Стратегическая инициатива «Геология: возрождение легенды» предполагает выделение в течение следующих трех лет 12 млрд руб. на геологоразведку по всем полезным ископаемым, 15 млрд руб. на перевооружение геологоразведочных предприятий госсектора и 4 млрд руб. на три года на реализацию геополитических интересов РФ в Арктике, Антарктике и Мировом океане. Это большой качественный шаг вперед для отечественной геологии.
— При сохранении финансирования на сегодняшнем уровне воспроизводство будет еще больше стагнировать?
— Так нельзя сказать обо всех видах полезных ископаемых. Для некоторых видов минерального сырья — да, но это связано с тем, что резко возросла добыча при том же уровне открытия и ввода новых месторождений. Это обусловлено высокими рыночными ценами на ряд полезных ископаемых благородной группы металлов, угля, что краткосрочно вызвало резкий рост добычи. Сегодня, понимая, что энергопереход неизбежен и меняется конъюнктура потребления минерального сырья, мы стараемся переформатировать часть наших внутренних процессов. В частности, мы рассматриваем механизмы ГЧП, в том числе чтобы допустить недропользователей и в целом сервисные компании к региональным работам. Тем самым мы рассчитываем расширить воспроизводство по второй группе полезных ископаемых, по которым достигнутые уровни добычи недостаточно обеспечены запасами разрабатываемых месторождений на период до 2035 года (это нефть, свинец, золото, алмазы, цинк, особо чистое кварцевое сырье), и третьей группе, к которой относятся дефицитные полезные ископаемые, внутреннее потребление которых в значительной степени обеспечивается вынужденным импортом и складированными запасами. Это полезные ископаемые, минерально-сырьевая база которых в России характеризуется преимущественно низким качеством, такие как уран, марганец, хром, титан, бокситы, цирконий, бериллий, литий, рений, редкие земли иттриевой группы, бентониты для литейного производства и др. Мы сегодня с недропользователями прорабатываем вопрос, на каком этапе региональных работ им было бы экономически рентабельно входить. Но здесь государство будет жестко регулировать методы изучения и необходимые объемы работ, чтобы мы могли беспрепятственно вшить эти результаты в работы по государственному геологическому изучению нашей страны.
— У кого из недропользователей есть интерес к региональным работам?
— Спрос неожиданно большой. Это и нефтегазовые компании, и компании сектора ТПИ, особенно занимающиеся рудным золотом.
— Речь о партнерствах с «Росгеологией»?
— В том числе и с «Росгеологией». Это будет рыночный механизм, отдельный вид лицензирования, который позволит выполнять крупномасштабные работы (масштаб 20 000 и 50 000). Лицензиат будет финансировать работы либо использовать свои производственные мощности для их выполнения. В случае открытия он получит преференции при получении лицензии на доразведку и дальнейшую разработку месторождения.
— Но по итогам региональных работ ведь не открываются месторождения…
— В силу ограниченных финансовых и технических ресурсов мы преимущественно подготавливаем перспективные участки, а дальше недропользователь за собственные или привлеченные средства доводит его до месторождения. У многих компаний возникает потребность расширения базы, особенно если мы говорим про золото. Сейчас многие компании хотят расширить ресурсную базу, однако подготовленных объектов на рынке очень ограниченное количество, а на подготовленных площадях с высокими категориями ресурсов разовые платежи на аукционах достаточно высокие и могут исчисляться сотнями миллионов и миллиардами рублей. До конца года надеемся внести инициативу по допуску бизнеса в региональный этап ГРР в правительство. Таким образом, мы открываем новый этап воспроизводства МСБ с точки зрения и государственного финансирования, и привлечения внебюджетных средств. Это будет качественный скачок.
— К каким регионам проявляют интерес нефтегазовые компании?
— Сегодня это преимущественно Ямал, Таймыр и Якутия. Там есть участки, где региональный этап не завершен, и подобное лицензирование позволит форсировать прохождение этого этапа. Что касается ГРР, тут мы хотим выйти на новый виток, вовлечь в работу недропользователей, компании ВПК, научного сектора, институтов развития. Наша задача — снизить себестоимость цепочки геологоразведочных работ. В частности, мы создали парк технологий — своего рода конструктор наиболее эффективной технологической цепочки. Этот инструмент дает недропользователям доступ ко всем технологиям, которые есть на рынке, причем с конкретными результатами и примерами работ, так что каждый может собрать наиболее эффективный комплект решений исходя из геологических условий. Сегодня многие компании, например «Газпром нефть» и «Роснефть», готовы предоставлять свои решения на рыночных условиях другим компаниям-недропользователям. В то же время это и возможность для небольших технологических компаний представить свои наработки на рынок, чтобы их решения увидели крупные недропользователи. Другая важнейшая инициатива — нацпрограмма «30 технологических полигонов», которая ориентирована не только на трудноизвлекаемые запасы, но и на слабоизученные интервалы — как, например, доюрское основание Западной Сибири. Будущее недропользования — за новыми технологиями, которые сделают работу с трудноизвлекаемыми запасами рентабельной, и мы ввели новый вид лицензирования — технологические полигоны, которые нужны для того, чтобы такие технологии испытать и обкатать в реальных геологических условиях. В перспективе это позволит внедрить их в работу и повысить маржинальность месторождений по всей стране. Это, в свою очередь, даст новую жизнь старым добывающим регионам, а в дальнейшем позволит наладить и экспорт российских технологий. Такие полигоны будут во всех основных нефтегазовых провинциях. В перспективе планируем расширить это и на ТПИ, но здесь чуть посложнее, потому что в твердых ископаемых гораздо больше вариативность. Поэтому следите за анонсами, приглашаем всех для участия, особенно технологические компании.
— Правительство выделит на перевооружение «Росгеологии» 15 млрд руб. за три года. Куда пойдут средства?
— У холдинга действительно по ряду направлений деятельности наблюдается заметный износ основных средств. Но речь идет о всем секторе государственных геологоразведочных предприятий. Средства выделяются в рамках фронтальной стратегии и будут направлены непосредственно на техническое перевооружение полевых партий, чтобы они отвечали всем современным требованиям недропользователей и могли быть конкурентны на открытом рынке сервисных услуг.
— Как изменятся позиции «Росгеологии» после перевооружения?
— Холдинг однозначно станет более конкурентоспособен на открытом рынке. Кроме того, наши инициативы с точки зрения привлечения дополнительных инвестиций в геологоразведку увеличат объемы геологоразведочных работ, и обновленная «Росгеология» найдет в них свое место не только в рамках госзаказа.
— Как вы оцениваете финансовое положение холдинга?
— Как показывает пример оздоровления «Геотека», госкомпании могут быть успешны, но нужно более гибко подходить к работе с ретроспективной кредиторской задолженностью, сформированной по разным причинам. Что касается финансовой отчетности «Росгеологии», начиная с этого года однозначно есть положительная динамика, нужно отметить положительную работу руководства холдинга. Но в целом согласен: картина с финансовым положением пока непростая, и она усугубляется общем падением рынка ГРР и острой конкуренцией на рынке, в частности ценовым демпингом на конкурсах — не только нашего государственного заказа, но и в целом на рынке. На уровне как совета директоров, так и правления холдинга сейчас идет работа по выявлению и усилению точек роста, чтобы стимулировать его развитие.
— Почему «Росгеология» лишилась статуса единственного исполнителя госзаказа по геологическому изучению, нет ли идеи его восстановить?
— Прошедшие несколько лет показали, что в такой роли холдинг не показал значимых результатов. Это подтвердили и отчеты проверок Счетной палаты. Я считаю, что геологоразведка — это рыночная, конкурентная история. Если нет рынка, то нет никакого развития.
— Кто составляет холдингу наибольшую конкуренцию? Какой объем госконтрактов они взяли в этом году?
— По шельфу с ним плотно конкурируют МАГЭ и «Совкомфлот». По сути, это три кита, у которых остались суда и компетенции. Если говорить о суше, в том числе о бурении, то как в твердых, так и по УВС очень высокая конкуренция, на объекты госзаказа выходит по пять-шесть участников, участвует весь рынок: и малые компании, и крупные недропользователи, имеющие собственные геологоразведочные предприятия.
— Но вы считаете правильным, что «Росгеология» стала участвовать в тендерах, а не получать их без торгов?
— Теперь мы видим конкурентную борьбу и, как следствие, существенное снижение стоимости — по итогам прошлого года экономия бюджетных средств составила более 20%. Кроме того, ранее постоянно имело место нарушение сроков выполнения работ, что приводило к образованию существенных сумм остатков из-за неисполнения. Например, по прошлому году они составили 4,2 млрд руб. По новым конкурсам мы таких нарушений сегодня не наблюдаем.
— Способна ли «Росгеология» выполнять те задачи, которые сейчас перед ней стоят?
— Холдинг по ряду направлений работ является монополистом. Часть входящих в него предприятий для нас незаменимы — речь идет об уникальных компетенциях, таких как, например, инженерное бурение на шельфе, ГРР в Мировом океане. Программа по перевооружению даст второе дыхание холдингу, но в его рамках нам нужно сделать именно те акценты, которые будут востребованы рынком и государством, чтобы компания оставалась устойчивой независимо от рыночной конъюнктуры. Кроме того, у «Росгеологии» есть огромный потенциал на зарубежных рынках, который тоже нужно использовать. Надеемся, что перевооружение даст некий старт для участия в больших международных проектах.
— О каких проектах может идти речь?
— Это прежде всего африканские, азиатские страны, где есть спрос на участие российских компаний на разных стадиях геологического изучения. Эту нишу мы можем занять: нужны компетенции, и они у нас в стране есть, нужны легко масштабируемые технологические решения, которые в разной степени развитости также есть в стране. Это не только геологоразведочные технологии, но и IT-блок.
Отдельно можно выделить блок стран, имеющих значительный госдолг перед РФ. В этих странах для российских геологоразведочных компаний и недропользователей — колоссальный потенциал.
— То есть схема такая: «Росгеология» ведет разведку, а в случае открытия в обмен на госдолг российские игроки смогут получить право на разработку?
— В целом, если упрощенно, то да, схема такая. В рамках этого механизма страны, имеющие госдолг перед Россией, смогут предоставить российским компаниям на первом этапе права на поиск и разведку полезных ископаемых за счет собственных средств и на втором разработку открытых минеральных ресурсов в счет погашения госдолга. Это создаст в этих странах добывающую промышленность, часть доходов пойдет на погашение госдолга, расширит международное поле деятельности российских компаний и окажется эффективным инструментом российской «мягкой силы». Выигрывают все стороны.
— Как вы относитесь к идее создания на базе «Росгеологии» госкорпорации?
— Эта идея несколько лет назад уже обсуждалась на площадке правительства, реакция ведомств была отрицательной, и от нее на тот момент отказались. Фактически предлагается сделать компанию одновременно регулятором и участником рынка. Здесь априори заложен неразрешимый конфликт интересов. Это привело бы к прямой конкуренции с «Роснефтью», «Газпромом» и другими недропользователями, в том числе и в ТПИ. Я уже говорил, что геологоразведка — рыночная история. Что же касается таких госкорпораций, как «Роскосмос», «Росатом», то у них есть собственные ниши, где конкуренция отсутствует, они выполняют монопольные, сугубо государственные функции.
— По нашей информации, глава Минприроды Александр Козлов видит Роснедра в составе департамента министерства…
— Это все на уровне слухов, сложно комментировать реформу отрасли. Могу сказать, что в связи с нарастающей экологической повесткой и энергопереходом реформа отрасли необходима, и она уже была поэтапно начата, в том числе через цифровую трансформацию. У нашего государства значительную часть дохода формирует недропользование, и, как следствие, у нас должна быть своя сильная геологическая служба, определяющая тренды развития мирового рынка минерального сырья. Сегодня в мире происходят значительные изменения, которые открывают нам новые возможности, и отрасли необходим единый орган стратегического управления, штаб отрасли, который сможет комплексно программировать ее развитие в интересах страны. Центр, который профессионально работает с геологическими данными, координирует недропользователей, курирует развитие технологий. Это ключевые государственные функции, которые достаточно сложно кому-то передать. Тут можно опереться и на исторический опыт: в нашей стране показала свою эффективность именно работа отдельного, самостоятельного органа, отвечающего за недропользование, что соответствовало стратегической значимости отрасли. От петровской Берг-коллегии до советского Министерства геологии именно такая модель обеспечивала быстрые преобразования и интенсивное развитие отрасли. И сегодня государство должно сфокусировать свое внимание на ее проблемах и задачах.
— Были и альтернативные предложения по реформированию…
— Главное направление реформирования сегодня — цифровая трансформация отрасли. То, что мы делаем сейчас,— это смена эпох, мы переходим к управлению отраслью на основе данных. А что касается административных изменений, то любая административная реформа — это комплексное мероприятие, требующее в том числе широкого изменения нормативно-правовой базы.
— Какие нововведения в рамках цифровой трансформации предлагаются?
— Мы нацелены на сокращение сроков и максимальную прозрачность. Со следующего года мы переходим к реестровой модели, лицензии будут в электронном виде, с неотъемлемыми документами, являющимися составной частью лицензии, такими как документация по оценке запасов, техническая документация разработки месторождения. Все аукционы будут проходить в электронном виде через государственные торговые площадки. Наши федеральные информационные системы становятся ключевыми и для региональных властей и будут пронизывать насквозь федеральный и региональный уровни. Это очень большой шаг вперед. Процедуры, связанные с оценкой запасов, проекты разработки месторождений также переходят в электронный вид. Это во многом поменяет работу в том числе и внутри Роснедр и наших территориальных органов.
— Какая часть документации уже переведена в электронный формат?
— По углеводородному сырью — 70%. Но задача не просто оцифровать данные, а заставить их работать, то есть перейти к управлению отраслью на основе данных, в том числе и с использованием искусственного интеллекта. Во-первых, мы работаем над созданием единого массива всей геологической информации, поступающей из разных источников. Во-вторых, мы заняты не механической оцифровкой всех доступных геологических данных, но переводом в цифровой формат именно актуальной геологической информации с ее верификацией первичными данными. В результате по всем месторождениям у нас будет постоянно действующая цифровая геологическая модель, будем видеть изменения запасов, уровней добычи. Наконец, это и вопрос создания инфраструктуры для хранения и оборота геологической информации. Тут нужно обратить внимание на то, что геологическая информация — это достояние государства и к ее хранению и обороту применяются повышенные требования (мы работаем в системе Госархива). Поэтому мы работаем над созданием собственной инфраструктуры. На сегодня у нас банально не хватает дискового пространства, чтобы принимать и хранить геологическую информацию в электронном виде. Мы обратились в Минкомсвязь, мы с ними прорабатываем вопрос строительства отдельного ЦОДа для Росгеолфонда на 50 петабайт. Уже согласовано техзадание. Также обсуждаем с недропользователями и другими инвесторами строительство гибридного ЦОДа, что позволит нам более оперативно работать с информацией.
— Оправдывает ли себя заявительный принцип лицензирования? Вокруг него было много скандалов и споров.
— Нельзя сказать, что заявительный принцип себя не оправдал: в свое время его введение было большим шагом вперед и способствовало развитию отрасли. Но конечно, нормативный аппарат должен развиваться, и эта работа ведется, причем в плотном в диалоге с недропользователями, чтобы понимать, что нужно улучшить либо, наоборот, закрыть существующие пробелы в законодательстве. В частности, мы работаем над тем, чтобы закрыть лазейки в механизме, основанном на заявительном принципе, потому что, к сожалению, очень много взятых лицензий особенно по ТПИ, носят спекулятивный характер, и не все компании действительно вкладывают деньги в геологоразведку. В частности, сейчас мы вводим важное ограничение: территории, где проводятся ГРР за средства бюджета, будут закрыты для лицензирования по заявительному принципу, что позволит исключить использование инсайдерской информации. Если же смотреть шире, то в целом мы переносим центр активностей с заявительного принципа на аукционы. Это будет прозрачный механизм — и уже без спекуляций. Первый заявку подал, она отвиселась, получил лицензию на геолизучение. Если появляются еще желающие, то автоматически выходят на аукцион.
— С прошлого года начал действовать заявительный принцип в отношении участков в территориальном море и во внутренних морских водах. Не опасаетесь ли, что компании понаберут лицензий и не будут вкладывать достаточно средств?
— Не опасаемся. Это рынок квалифицированных инвесторов, компаний с большими компетенциями, и они четко понимают все риски.
— У «Полюса» есть идея узаконить свободный оборот поисковых лицензий. Направляли ли они конкретные предложения?
— Оборот лицензий существует де-факто — в виде перепродажи юридических лиц. В рамках ВЭФ обсуждался свободный оборот лицензий на геологическое изучение. Необходимо перевести этот процесс в упорядоченную плоскость. Это отвечает задачам трансформации отрасли и будет способствовать развитию рыночной активности. Против оборота добычных лицензий будут все финансовые институты, так как сейчас, по сути, месторождение — объект залога. Что касается лицензий на геологическое изучение, компании берут их по заявительному принципу и ведут изучение, но сталкиваются с нехваткой средств при очень больших геологических перспективах участка. При этом они еще запасы не поставили на баланс, у них пока нет самого объекта, под который можно брать деньги, то есть отсутствие возможности привлечения инвестиций не дает им закончить работу.
И подобный оборот лицензий действительно может вызвать дополнительный интерес со стороны инвесторов, что будет способствовать увеличению объема ГРР.
Роснедра как регулятор сейчас работают над тем, чтобы разработать эффективный механизм и законодательную базу для такого нововведения. Государственное регулирование, конечно, будет играть ключевую роль в этом механизме: тут необходим строгий контроль за соблюдением лицензионных обязательств и порядком процесса геологического изучения.
— Как, на ваш взгляд, возможно увеличить темпы воспроизводства МСБ?
— Фундаментальная проблема отрасли в том, что оценка запасов полезных ископаемых не учитывает экономических реалий их извлечения и переработки. У государства есть данные по геологическим и технологически извлекаемым запасам, но нет актуальных данных по объемам экономически рентабельных запасов. Сегодня критически важно расширить методологию геолого-экономической оценки эффективности запасов. В масштабе страны это позволит выделить ряд ключевых технологий, которые могли бы снизить стоимость производственных цепочек на множестве месторождений и вовлечь в разработку ранее экономически нерентабельные запасы. Мы должны работать над повышением эффективности технологий и снижением себестоимости, а не только давать экономические льготы или налоговые льготы по разработке месторождения.
— Налоговое стимулирование — неэффективный инструмент?
— Налоговое стимулирование, которым мы располагаем сейчас,— инструмент чрезвычайно важный, но тактический. Если налоговое стимулирование становится единственным инструментом для адаптации к изменившимся экономическим условиям, оно начинает играть негативную роль: оно не просто консервирует возникший диспаритет себестоимости и цены — оно снижает устойчивость всей экономической системы. Причем это не разовое снижение, это постоянный фактор. Налоговое стимулирование — это своего рода скорая помощь, задача которой — довезти больного до госпиталя. И это важный инструмент, потому что часто это вопрос жизни и смерти. Но дальше его нужно лечить. Только технологическое перевооружение способно действительно перевернуть страницу в российском недропользовании, перейти к освоению наших богатейших ТРИЗ. Именно поэтому мы считаем необходимым введение дополнительного инструмента — технологического стимулирования. Его механизм предполагает, что государство вкладывается в разработку критически важных для отрасли технологий (причем и сами недропользователи могут участвовать в этих разработках силами своих НТЦ), затем вместе с недропользователями обкатывает их на технологических полигонах (этот инструмент мы уже внедрили), а затем предоставляет их всем желающим недропользователям. Поскольку речь тут идет о разработке и обкатке технологий именно критических, это позволит снизить себестоимость технологических цепочек по всей стране и изменит ситуацию в отрасли в целом, открыв новую главу в жизни целых регионов. В дальнейшем это позволит наладить и экспорт российских технологий. Это и есть игра на повышение и для отрасли, и для страны.
— В связи с ограничениями ОПЕК+ на некоторых месторождениях были заморожены скважины, возможно ли полное восстановление добычи на них?
— Роснедра согласовывали сокращение только там, где это было возможно без ущерба самому месторождению, чтобы потом скважины можно было опять безболезненно с минимальными потерями ввести в эксплуатацию. Так мы обеспечили условия для функционирования отрасли в период сделки. Именно благодаря этому сейчас ситуация возвращается в нормальное русло.
— Планируете ли вы вернуться к инвентаризации запасов нефтяных месторождений? Меры стимулирования так и не были разработаны?
— В рамках инвентаризации запасов мы провели работу по месторождениям с запасами более 5 млн тонн. Это был первый большой шаг к разработке мер стимулирования. Мы уже увидели те узкие места, над которыми надо работать не только государству, но и в целом всему рынку. Минэнерго и Минфин провели дифференциацию по налогам, чтобы определить конкретные меры и уровень эффективности. Повторюсь, в части государственного планирования мы должны оперировать именно понятием рентабельных запасов: это даст более глубокое понимание запасов как динамической величины, увязанной с широким кругом социально-экономических вопросов. Таким образом, реальная оценка запасов зависит не только от геологии, но и от рыночных цен, доступности тех или иных технологий или от ситуации с инфраструктурой вокруг месторождения. Строительство одной дороги или трубопровода способно резко повысить цифру рентабельных запасов и таким образом повлиять на социально-экономическое развитие целого района. Поэтому, когда мы говорим, что по нефти обеспеченность рентабельными запасами составляет 21 год, то эту цифру надо рассматривать именно в динамике — в зависимости от текущих цен и доступных технологий она может меняться как в большую, так и в меньшую сторону. Мы не останавливали и работы по инвентаризации — она перешла на новый уровень в рамках цифровой трансформации, этот шаг надо было сделать раньше. Кроме того, мы начали работу по инвентаризации газа. По газу по госбалансу цифры большие, но нам нужно понимать, сколько какого газа, в каких объемах, с какой рентабельностью у нас присутствует, какая имеется инфраструктура. У нас инфраструктура все-таки больше заточена под сухой газ, а у недропользователей превалирует жирный газ, что, безусловно, накладывает свои ограничения.
— По газу эта работа точно начнется. А по ТПИ?
— Диалог начался, и компании тоже понимают, что этот вопрос важен. По ТПИ мы пока работаем над новой классификацией запасов. Для того чтобы начать инвентаризацию, нужно пройти большую работу с точки зрения самой классификации и утвердить подходы экономической оценки. В рамках действующей классификации ТПИ понятия рентабельных запасов нет. Есть экономика проектов, но мы хотим гармонизировать подходы по экономической оценке с международной по аналогии с УВС, в том числе используя как положительный, так и негативный опыт по изменению классификации запасов.
— В рамках инвентаризации по нефти на этот раз планируется поскважинная оценка?
— Предыдущая оценка прошла по объектам целиком, а сейчас хотим провести работу по поскважинному учету. Это очень большой объем информации, работа очень сложная, требует серьезной нагрузки на Государственную комиссию по запасам (ГКЗ), оперативной информации, в том числе от недропользователей, по текущему фонду скважин… Такая работа ведется.
— Не считаете ли, что недропользователи будут намеренно манипулировать данными по скважинам? И как будет проверяться их достоверность?
— Я говорил про создание механизмов big data — будет сложно манипулировать. Мы переходим к работе с постоянно действующими геологическими моделями, то есть на тот же подсчет запасов сдается не просто набор карт и отчетов, а цифровая геологическая модель со всеми исходными геологическими данными. Любое современное программное обеспечение по работе с геологическими моделями позволяет очень эффективно проводить сопоставление методик интерпретации, и мы четко видим, у кого какие отклонения. При наличии первичных данных, статистики по соседним месторождениям манипулировать будет сложно. И нужно отметить, что недропользователи в большинстве своем не заинтересованы вводить в заблуждение государство.
— Какие крупные аукционы намечаются в этом году, каков план по бюджету от продажи лицензий?
— На сегодня план уже перевыполнен: при плане 47 млрд руб. уже проведено торгов на 65,8 млрд руб. Из них уже зачислено в бюджет 34,8 млрд руб., остальные поступят до конца года. Недавно прошел крупный аукцион по Восточно-Малыгинскому месторождению: это был аукцион очень конкурентный, цена выросла с 487 млн до 12 млрд руб. Было 114 шагов, победил «Газпром». До этого прошли крупные аукционы по Арктическому и Нейтинскому месторождениям (собрано 13 млрд руб.), Северо-Кустарниковому (17 млрд руб.), Кучюсу (7,7 млрд руб.). Впереди несколько аукционов по Ямалу, Волгоградской области.
— Несколько лет назад звучала идея создания национального аудитора запасов полезных ископаемых, сейчас она рассматривается?
— В нашей стране все запасы принадлежат государству, поэтому и орган их оценки и учета также должен быть государственным. И такой орган существует — это ГКЗ. Другое дело, что аудит — это механизм доверия, поэтому нам необходимо добиваться признания наших оценок российскими и зарубежными финансовыми институтами. Поэтому так важен переход к геолого-экономической модели оценки именно рентабельных запасов. При этом нельзя забывать, что аудит запасов — это и вопрос национальной безопасности: это и доступ к чувствительным данным, и дополнительные санкционные риски при работе с западными аудиторами (риск отзыва рейтингов). Поэтому Россия как суверенное государство должна обеспечить свой суверенитет и в области аудита запасов. Существующая ситуация, при которой несколько англосаксонских компаний контролируют мировой рынок аудита запасов,— это рудимент колониальной эпохи, неприемлемый в современном мире. Но, как я уже говорил, аудит — это прежде всего механизм доверия, поэтому вопрос национального аудита не может быть решен чисто административными мерами.
— Кому принадлежат предложения о создании аудиторов?
— Это бизнес-сообщества, напрямую не связанные с недропользованием. У них есть компетенции по оценке запасов, по созданию экономических моделей. Таких компаний в целом немного, так как крупные недропользователи эту компетенцию развивают у себя внутри.
— Действует ли сейчас мораторий на выдачу шельфовых лицензий?
— Большая часть российского шельфа уже залицензирована. Исходя из геологических предпосылок, именно эти участки имеют наибольший потенциал с точки зрения открытия крупных газовых или нефтяных месторождений. На них ведутся геологоразведочные работы — и сейсмические, и буровые. Оставшаяся часть нераспределенного фонда недр, находящегося в российской юрисдикции, с геологической точки зрения малоперспективна.
— В какой перспективе может начаться полномасштабная разработка шельфа?
— Для начала нужно разобраться с геологией. Сейчас активно идет этап геологического изучения. Работы ведутся и силами недропользователей, и институтами Роснедр. Наша задача как регулятора — координировать эти работы таким образом, чтобы они давали наибольший эффект. Именно так мы гармонизировали государственную программу стратиграфического бурения на арктическом шельфе с аналогичной программой «Роснефти». После получения первых результатов бурения можно будет говорить о детальных геологических моделях, о том, какой будет сценарий, газовый или нефтяной, для осадочных бассейнов. Из этого уже будут вытекать финансовые модели и планы — это перспектива пяти лет точно, после можно говорить о сроках ввода в разработку месторождений. При этом я опускаю вопрос технологий разработки месторождений на шельфе. Здесь колоссальный пробел, российская Арктика, особенно восточно-арктические моря, не имеет аналогов по сложности. Это будет серьезный вызов.
— Предоставляло ли свою оценку ресурсной базы СП НОВАТЭКа и «Газпром нефти» по Северо-Врангелевскому участку?
— На этом участке в настоящее время реализуется масштабная программа ГРР, и с каждым километром сейсморазведки оценки могут принципиально меняться. Давайте дождемся окончания работ, могу сказать, что перспективы там большие.
— По Южно-Киринскому месторождению каковы сроки ввода?
— На сегодня это одно из самых подготовленных к промышленной разработке шельфовых месторождений. По основному контуру месторождения уже согласована техническая схема разработки. В соответствии с лицензионными обязательствами ввод в эксплуатацию должен состояться в 2024 году, планируемая мощность — 21 млрд кубометров газа в год.
— В 2020 году в результате разведки прирост извлекаемых запасов угля составил 394 млн тонн, хотя по программе развития угольной промышленности планировалось 500 млн тонн. С чем связано это отставание?
— На сегодня основным обусловливающим это фактором в традиционных регионах угледобычи являются ограничения инфраструктуры и возможностей доставки сырья до портов. Кроме того, необходимость соблюдения экологических требований налагает большие затраты на недропользователей. И, к сожалению, пандемия также явилась сдерживающим фактором для всех недропользователей, в том числе угольной промышленности. В этом и следующем году планируется передача в пользование ряда перспективных участков с месторождениями Усинское в Коми, Иберийское в Хакасии, Красночийское в Забайкальском крае, Ерковецкое в Амурской области.
— Исчерпан ли потенциал по открытию крупных угольных месторождений? И какие регионы, на ваш взгляд, являются перспективными?
— В качестве наиболее перспективных территорий для новых открытий мы рассматриваем основные малоизученные бассейны-гиганты, такие как Тунгусский и Ленский, а также традиционные центры угледобычи — Кузнецкий, Южно-Якутский, Канско-Ачинский.
— Обсуждалась идея повышения порога стратегических запасов золота с 50 до 200 тонн, что позволило бы упростить привлечение иностранных инвестиций в отрасль. Актуально ли это сейчас?
— Несколько лет назад Роснедра совместно с Минприроды подготовили соответствующие проект закона, в 2019 году он был внесен в правительство, но по нему были отрицательные заключения ведомств. Сейчас обсуждение проекта приостановлено.
— Минфин хочет повысить налоговую нагрузку на майнинг. Ожидаете ли в этой связи снижения инвестиций?
— Прежде всего речь идет об отраслях, для которых в последние годы сложилась особенно благоприятная рыночная конъюнктура. В любом случае речь идет о взвешенном, дифференцированном, многовариантном подходе, согласованном с участниками рынка. Также подчеркну, что сырьевая база есть условие функционирования отрасли, поэтому сокращение инвестиций в ее воспроизводство не выгодно никому и прежде всего самим добывающим компаниям. Мы будем стоять на том, чтобы не пострадала геологоразведка и новые проекты, которые отчасти финансируются из прибыли добывающих компаний. В области ТПИ каждое месторождение в прямом смысле уникально: разные процентные концентрации полезных компонентов, разный состав руды, разные проектные решения, крайне разная себестоимость продукции…
— Какой компромисс вы видите в диалоге о повышении НДПИ с Минфином?
— Как раз переход к экономической модели. Исходя из рентабельности разработок, из экономики проектов, чтобы не брать всех под одну гребенку. Наше предложение базируется на использовании технических проектов разработки для оценки НДПИ, это экономически обоснованные цифры.
— Хотели бы вы занять пост руководителя Роснедр?
—Хороший вопрос. Сегодня не я, а Роснедра как команда проводят огромную работу. Меры по преобразованию отрасли, которые мы сегодня реализуем, необходимы объективно. Они отвечают тем вызовам, которые стоят сегодня не только перед отраслью, но и перед страной. Конечно же, для меня эти задачи больше, чем просто интересная работа. С геологией связана вся моя жизнь: я родился в поселке геологов, окончил геологический факультет Московского университета, всю жизнь работаю в отрасли и всегда просто делал свою работу. Хорошо или плохо, рассудит время, но могу сказать, что ни о чем не жалею в своей трудовой деятельности на разных постах. Поэтому, если правительство доверит мне продолжить мою работу, я со своей стороны приложу все необходимые усилия. Мой долг — доделать начатое мной и моими коллегами на благо нашей страны.
— Есть иные кандидаты?
— Такой информации у меня нет, но буду рад познакомиться лично.
— По некоторым данным, в Минприроды обсуждалось внесение кандидатуры директора департамента министерства Сергея Ховрата на пост главы Роснедр…
— Что касается утверждения кандидатуры руководителя агентства, то это всецело прерогатива правительства, комментировать здесь нечего.
вернуться к разделу