Интервью руководителя Роснедр Олега Казанова агентству «РИА НОВОСТИ». Олег Казанов: на горизонте трех лет редкоземы перестанут быть дефицитными
Государство в России старается брать на себя работы на ранних стадиях геологоразведки, чтобы привлечь недропользователей добывать дефицитные виды сырья. Для этого, в частности, с 2025 года был запущен второй этап федерального проекта "Геология: Возрождение легенды". На какие цели ориентируется эта программа, где еще государство планирует вести геологоразведочные работы и почему редкоземельным металлам как раз не нужны новые запасы, в интервью РИА Новости на полях Петербургского международного экономического форума рассказал глава Роснедр Олег Казанов. Беседовала Елена Савинова.
ПМЭФ-2025 проходит в Санкт-Петербурге 18-21 июня. РИА Новости выступает информационным партнером форума.
— Олег Владимирович, с этого года государство реализует второй этап проекта "Геология: Возрождение легенды". Какие цели вы себе ставите?
— Основное для нас — это выполнять те работы по поиску полезных ископаемых, на которые по каким-то причинам не идет недропользователь. Как правило, это работы ранних стадий, с высокими геологическими рисками, в новых с точки зрения освоения регионах. В некоторых случаях мы беремся за довольно дерзкие работы. Например, все десять объектов углеводородного сырья в рамках "Геологии: Возрождение легенды-2" расположены в одном регионе — на севере Якутии, где еще нет инфраструктуры. Это проект с высокими геологическими рисками, но его положительные результаты откроют большие перспективы газоносности нового региона с выходом к Севморпути. И тогда туда придут недропользователи.
Также при постановке работ мы ориентируемся на то, чтобы обеспечить долгую жизнь действующих центров добычи. К примеру, в центральной Якутии запускается золото-медно-вольфрамовое месторождение Агылки, которое, по нашей оценке, станет основным российским центром добычи дефицитного вольфрама. И уже сейчас мы понимаем, что ему через определенное время понадобится резервная ресурсная база. Поэтому мы уже сейчас начинаем геологоразведку там, чтобы эту базу обеспечить.
— Этот проект ориентирован на Сибирь и Дальний Восток. Какие-то компании уже заявляли, что готовы прийти на объекты, по которым вы работаете?
— Отмечу, что мы не можем работать в интересах конкретного недропользователя. Мы создаем объекты и выводим их на рынок. И уже конкурирующие компании их забирают. Но, конечно, работая в регионах, мы видим, кто наиболее активно там представлен. Где-то больше работает "Полюс", где-то — "Полиметалл", где-то Highland Gold, где-то другие компании.
— В сентябре прошлого года вступил в силу закон, допускающий частные инвестиции в региональные этапы георазведки. В каких регионах сейчас выдаются такие лицензии? Насколько активен интерес?
— Тут приоритетов по регионам нет, они выдаются по всей стране: от Архангельской области и до Камчатки. Пока эта система работает в пилотном режиме. У нее есть и плюсы, и минусы.
Плюсы состоят в том, что недропользователи идут в самые ранние этапы геологоразведки с максимальными геологическими рисками. Минус же в том, что региональные объекты очень большие, и когда мы передаем их компании, то эти территории выводятся из работ других недропользователей. Поэтому мы сейчас накапливаем опыт этих работ. На первом этапе у нас семь объектов твердых полезных ископаемых у пяти компаний. Идут крупные отечественные компании, такие как "Полюс", Nordgold, "АГД Даймондс".
— Вы говорили, что Роснедра в 2025 году начнут подготовку программы геологоразведки в новых регионах и в Арктике. Когда планируется их представить?
— На первом этапе мы ведем разработку программы геологоразведочных работ на территории Луганской народной республики, Донецкой народной республики, Херсонской и Запорожской областей. Эта программа близка к завершению, рабочий вариант программы мы представим в этом месяце. Я уже встречался с руководством Донецкой народной республики, мы уже получили положительную обратную связь. Сейчас мы доводим программу до того, что все четыре региона будут в ней представлены. После этого будем взаимодействовать с теми субъектами, в которых программа осуществляется. По Арктической зоне ведется предварительная проработка, и по завершению программы по воссоединенным субъектам мы приступим к работе по ней.
— В каком формате планируется реализовать программу по новым регионам? Будет ли она частью второго этапа "Геологии: Возрождение легенды"?
— Ее формат еще предстоит определить в ходе взаимодействия органов федеральной власти. Пока мы планируем ее на пятилетний период с 2026 до 2030 года.
— Ожидаете ли вы, что в будущем будет еще третий этап проекта "Геология: Возрождение легенды"?
— Мы не ожидаем, мы надеемся и готовимся. Дело в том, что программа "Геология: Возрождение легенды" показала себя как эффективный инструмент. Он позволяет концентрировать усилия на приоритетных направлениях, и тактика эта была очень успешна. Если мы берем, допустим, твердые полезные ископаемые, из 15 объектов, по которым была поставлена работа, было достигнуто 15 положительных результатов.
— Не планируете ли вы готовить программу по поиску редкоземельных металлов (РЗМ)?
— Геологоразведка для редкоземельных металлов — это как раз то, что им не требуется. У нас 28,5 миллионов тонн РЗМ при годовом потреблении в 2,5 тысячи тонн. Здесь важнее развивать технологии первичной обработки, запускать разделительные мощности.
При этом геологоразведка в отношении ряда редких металлов действительно нужна. В целом ситуация там очень дифференцированная. Есть, например, тантал и ниобий, которыми мы обеспечены. С другой стороны, лития у нас вроде бы много, но прогнозы потребления настолько агрессивны, что за горизонтом 2040 года его уже может начинать не хватать. Поэтому мы постепенно в этом направлении начинаем готовить объекты.
Помимо этого нам скоро понадобится олово, полиметаллы, железные руды, важные для экономик арктических регионов, углеводородное сырье.
— А ведется ли сейчас достаточная добыча редкоземов?
— Примерно 11 миллионов тонн запасов сосредоточены в двух месторождениях: Ловозерском (семь миллионов тонн) в Мурманской области и Томторском в Якутии (четыре миллиона тонн). У первого месторождения несмотря на бедные по качеству руды самый большой потенциал — там есть действующий Ловозерский горно-обогатительный комбинат, а также избыток электроэнергии. На нем добыча исторически ведется.
Второе месторождение разделено на несколько участков, самый большой (участок Буранный) с аномально богатыми рудами находится в распределенном фонде недр, объект подготовлен к добыче, но сама добыча там пока не ведется.
В целом эти два объекта готовы обеспечить не то, что страну, но и мир полностью. Вдобавок к этому есть участки нераспределенного фонда, а еще объекты техногенного сырья, которые не учитываются в 28,5 миллионах подтвержденных запасов в России.
— Сколько всего РЗМ мы могли бы добывать?
— Мы и сейчас добываем достаточное количество редких земель и производим из них коллективный концентрат, что в значительной степени могло бы удовлетворить потребности нашей экономики. Но дело в том, что промышленность потребляет не коллективный концентрат, а индивидуальные РЗМ, а промышленной технологии, которая могла бы разделять полученное сырье, у нас пока нет. В итоге мы порошок оксидов РЗМ отправляем за границу и ввозим редкие земли обратно уже в разделенном виде или в виде готовых изделий, редкоземельных магнитов преимущественно. К 2027 году ситуация, видимо, изменится, потому что на Соликамском магниевом заводе решается как раз эта технологическая проблема. Я думаю, на горизонте трех лет РЗМ перестанут быть дефицитными.
— Редкоземельные металлы, наряду с другими полезными ископаемыми, в России входят в перечень дефицитных видов сырья. Реально ли для страны обеспечить себя всеми видами дефицитного сырья?
— Парадокс состоит в том, что к группе дефицитных видов относятся и те виды сырья, по которым у нас запасы большие. Такая ситуация, например, с ниобием, титаном, редкими землями. Но по другим видам — урану, хрому, марганцу — у нас физически не хватает запасов, чтобы обеспечить требуемый уровень добычи. И там нужно вести геологоразведку. Там, где у нас есть запасы, нужно разбираться, почему они не добываются. Как правило, это связано с недостаточной инфраструктурой, отсутствием рентабельных технологий переработки и мер поддержки. И здесь нужно восстановить всю цепочку. Во-первых, организовать сбыт. Это может быть сделано за счет приоритетного развития потребляющих мощностей, их финансирования, ограничения импорта, который мешает нашему сырью.
С точки зрения непосредственно добычи проблем нет. Но в части первичной и глубокой переработки у нас сейчас есть не все технологии. Их нужно постепенно восстанавливать, и Роснедра этим занимаются. У нас на базе Всероссийского института минерального сырья есть геотехнологический центр, который очень хорошо оборудован и пять-шесть таких технологий в год разрабатывает в части первичной переработки.
— Глава МЭА Фатих Бироль говорил о недооцененности в мире значения меди для энергоперехода. Как обстоит ситуация с ней в России?
— Медь — это основной бенефициар зеленой энергетики. Не редкие земли, не кварц, а медь в первую очередь. Это происходит потому, что зеленая энергетика — это распределенные маломощные источники, связанные между собой коммуникационными, в первую очередь медными, линиями. Есть оценка, что на один МВт установленной мощности ВИЭ нужно примерно пять тонн меди. Это в пять раз больше, чем в тепловой энергетике. Поэтому развивая зеленую энергетику, мы взрываем рынок меди. Он действительно очень устойчиво растет. И медь нужна будет всегда, по крайней мере, в обозримом периоде. В России с медью все достаточно хорошо. У нас примерно 100 миллионов тонн запасов, порядка 1,1 миллиона годовой добычи и примерно 200 тысяч тонн внутреннего потребления. Оставшиеся же объемы экспортируются. То есть мы уже очень крупный экспортер.
— В 2024 году прирост запасов нефти в России сократился на 9% и впервые с 2000-х годов оказался лишь на уровне годовой добычи. С чем вы это связываете?
— Это правда, но не вся. Другая часть правды состоит в том, что даже этот относительно сниженный объем воспроизводства углеводородов все равно покрывает объем добычи. За последний год мы чуть больше 500 миллионов тонн нефти добыли и столько же, 516 миллионов тонн, получили в качестве прироста. Другое дело, что добываем мы рентабельные запасы, а приращиваем все, и рентабельные, и нерентабельные.
Связано это с тем, что геологоразведка является частью процесса, который состоит из сбыта, добычи и, собственно, геологоразведки. Поэтому, если начинаются сложности со сбытом, не зависящие от недропользователей, это влияет по цепочке и на разведку. В целом провала по геологоразведке углеводородов мы не видим. Финансирование компаниями сохраняется выше 300 миллиардов рублей, как и ранее. В 2024 году было 344 миллиарда рублей.
— Сейчас компании могут на полигонах отрабатывать технологии для добычи нефтяных трудноизвлекаемых запасов (ТРИЗ). Сколько действует сейчас лицензий на технологические полигоны? Не планируется ли включить туда и газ?
— Сейчас идет оживленная дискуссия по этому вопросу. Мы предоставляем данные о том, что остаточный газ на выработанных месторождениях уже трудно извлекаем. Также очевидно, что к трудноизвлекаемым могут быть отнесены запасы газа, располагающиеся глубже традиционного для Западной Сибири сеноманского горизонта. А дальше правительство принимает решения. Я полагаю, что мы приближаемся к точке принятия решений по применению режима ТРИЗ в отношении наиболее сложных запасов природного газа. Думаю, горизонт ближайшего года – двух. По нефтяным ТРИЗ действует на данный момент 17 лицензий на технологические полигоны.
— Ситуация с импортозамещением в геологоразведке с 2022 года стала гораздо лучше. Какие направления оказалось сложнее всего локализовать?
— В 2022 году мы начали проводить отраслевой срез и выяснили, что сектор очень дифференцирован. Есть то, где мы были обеспечены вполне прилично, например, транспортом. Есть те направления, где мы были зависимы от импорта, но в последние три года развивались. Например, так произошло с буровыми станками для твердых полезных ископаемых. Если раньше здесь в основном работали западные производители, то сейчас мы видим острую конкуренцию между тремя российскими производителями.
В целом там, где к 2022 году уже были какие-то наработки, значительного импортозамещения удалось достичь. Там, где заделов не было, конечно, ситуация более сложная. Речь о направлениях, связанных с технологически сложным оборудованием. Здесь мы растем медленно, отдельными направлениями, и пока не создали комплексные решения, которые раньше нам предлагали западные компании.
Самое сложное пока — это программное обеспечение. В геологоразведке на углеводороды это программы обработки 2D, 3D сейсмики, программы создания трехмерных геологических моделей для поиска углеводородов. По твердым полезным ископаемым это программные среды горно-геологического моделирования.
— Есть геологоразведочное оборудование, которое сейчас разрабатывают наши компании, экспортный потенциал?
— Для начала нам нужно все же насытить внутренний рынок. Экспорт же у нас действительно есть, но он осуществляется не в формате поставок оборудования, а в виде работы наших сервисных компаний на отечественных решениях за рубежом. Мы работаем в Африке, Индии, Латинской Америке. В частности, мы одни из мировых лидеров с оригинальными разработками в части геофизических технологий на беспилотных носителях.
вернуться к разделу